Неоновый демон

Николас Виндинг Рефн – один из тех режиссёров, что держат, нет, к сожалению, не марку, он из тех авторов, что держат тренд и псевдоинтеллектуальные умы в фанатичном припадке поклонения, выступая своего рода проводником для заурядного мултиплексовского киномана в мир когда-то большого, авторского кино. С другой стороны, тренд, блеск лавры, да ещё и в неоне, привлекают потребителя другого покроя – кино-модника, использующего подобные приступы кинематографической асфиксии как аксессуар, задающий тон социальной значимости, ровно так, как он использовал бы ту, или иную, ныне популярную вещицу, будь то часть гардероба, гаджет или примочка к нему. Впрочем, в этом случае дело не в "аксессуарном кино" и его почитателях, - как оказалось, притягательная сила неона проникает гораздо глубже.

Причём, стоит заметить, что в обществе, где подобное освещение выразительной пустоты доведено до банальности, и на него, должно быть, слетаются лишь заблудшие души, ночные бабочки, да мотыльки, «Демона» приняли сухо, с фырканьем и отвращением, когда в местах, где «вечный тусовщик» в душе ищет тепла у обледенелого камина несбывшихся надежд и порывов юности – в треморе, словно бессознательно вожделеющие группи, визжали от восторга, вырывая друг у друга цитату какого-то "известного" о диком люксе.

Может быть и именно поэтому действие картины развернулось не в фешен-столицах мира, а в месте, по своему бесконечному потоку пошлости и свежего провинциального мяса, напоминающем один из значимых отечественных городов – Лос-Анджелесе; говоря языком Вуди Аллена, в городе, чьё единственное культурное достояние – разрешённый правый поворот с красного светофора (Аллен пришёлся к слову, не только, как опытный "любитель" данного географического направления, но и потому, что его новинка шла параллельно в прокате, к сожалению, с меньшим зрительским слюнопритоком в отзывах).

По сюжету, который уже многим известен, в вышеупомянутую столицу аморальности из провинции приезжает юная дама (Эль Фаннинг), с нескромными, но довольно банальными для современного мира желаниями – продавать свою красоту. По приезде сразу же инсценирует собственную смерть в фотосессии для эффектного портфолио, совершая что-то, вроде сознательного жертвоприношения миру моды, и рывком начинает своё успешное восхождение в разряд «топ», пока вновь не оказывается участником своеобразного обряда, правда уже в качестве реальной жертвы. В общем, если вооружиться водными вилами из последней коллекции, то притягивание сакрального не отнимет много сил и сделает дальнейшее путешествие вглубь картины увлекательным, что не маловажно при такой поверхностной, тривиальной, если не сказать инфантильной сюжетной линии. Более того, сюжет вынужден, прячась от неоновых ламп и вспышек стробоскопов, передвигаться исключительно в тени, посему его иногда можно и не приметить, или, по крайней мере, не найти его смысла, коего, впрочем-то, можно и не искать.

«Демон» Рефна действительно вышел олицетворением столь вожделенного многими пресловутого дикого люкса (если быть честным, то слово дикий тут уместнее применить с другим, далёким от цензуры словом) с его надрывным эпатажем на грани китча/фола, с его отсутствием определённостей, жанра, при присутствующих обязательствах и стандартах, связанных между собой лишь изрядно забродившей пустотой, что, в свою очередь сталась ввиду реакции окисления вычурной псевдоинтеллектуальности с повсеместным поклонением искусственности.

Выдержанный в современной фешен-эстетике видеоряд – несмотря на все эти аллюзии к творчеству именитых авторов, будто бы вклеенных для "я узналъ", при уважительном отношении к кинематографу, не стоило бы это относить к кино – полнится той самой красотой, на отвращение к которой по-школьнически задиристо и наивно намекает сам автор в одной из сцен, где герой, чью роль исполнил Карл Глусман, кажется, вошедший в картину прямиком из ванны (финальной сцены «Любви» провокатора Ноэ), осознав свои ошибки, набравшись мудрости, теперь говорит о ценности внутреннего мира перед красотой.

В её естественном проявлении сокрыта истина, но, тем не менее, ни она сама, ни, тем более, её искусственное натяжение без этого самого внутреннего содержания не несут ничего, кроме пустоты и материализма, являясь продуктом мира аморального, где неестественность – есть сам дьявол, его слуга – неон, их пища – красота; продуктом того мира, где понятие элементарного вкуса превратилось в нелепую конъюнктурщину мнений, авторитетных указателей, престижа, маркетинга и господина тренда.