Пена дней

Наверно, Мишель Гондри — наиболее яркий и самобытный режиссер современности, который впервые так достоверно с помощью кинематографических средств попытался выразить виановское мирочувствие. Исследователи творчества писателя отмечали «мультипликационность» его поэтики: отсутствие обыденной логики, слом причинно-следственных связей, парадоксальность, фантастичность — все то, что мы привыкли наблюдать в анимационных фильмах. Особенный стиль выразительности французского режиссера, вдохновленный советскими кукольными мультфильмами, пришелся как никогда кстати именно в экранизации романа «Пена дней», этой сумасбродной, издевательской, пародийной и бесконечно трагичной истории о двух влюбленных.

Вообще, «Пена дней» Мишеля Гондри — это помноженная в несколько раз «Наука сна»: те же фирменные приемы режиссера, как-то: покадровая съемка, фантастические механизмы, безумные интерьеры. Одним словом, все то, что требовалось бы при адаптации книги Бориса Виана, которая (книга), несомненно, требует творческого, ничем не сдержанного, подхода. Но в этом заключается центральная опасность: как сделать так, чтобы за мишурой и пересмешничеством не потерять самого Виана, его дух невыразимого трагизма; как не заиграться? Именно здесь внешне безупречная постановка Гондри дает свой единственный и роковой сбой. Стремясь проработать до мельчайших деталей виановскую вселенную, он совершенно забывает о героях и той боли, которую они в себе должны нести. Коллаж остается коллажем. Даже похороны и заключительная часть картины отдают «пластмассовостью». Здесь и намека нет на «Вечное сияние чистого разума» с ее подлинной надрывностью. «Пена дней» — это сиквел «Науки сна», к которой чисто механически присовокупили мрачную концовку.

Но если отбросить этот невыносимый снобизм кинокритика, то постановка предстанет красочной, пестрой и, что немаловажно, органичной кинолентой в стиле Гондри, где Гондри достиг апофеоза своего творчества, потому что в последующих работах будут уже только самоцитаты. Внешне метод Виана и Гондри — совпадает, за единственным исключением: у писателя он оправдан и имеет определенный подтекст, а у режиссера это — всего лишь милая игра. Но если бы получилось оплодотворить виановскую идею посредством гондриевского сюрреализма — возможно, получился бы шедевр. Увы, самого главного не произошло: кино осталось приятным и красивым, но совершенно искусственным.