Трудно быть Богом

Эта картина еще ждет своего исследователя, своего критика, своего киноведа. Пока ограничимся лишь легким прикосновением к завещанию Алексея Германа.

В заполненном и бурлящем кинозале Англетера, практически самой главной петербургской гостиницы, собрался весь цвет журналистского сообщества города, чтобы услышать последние слова гения. По дороге в кинотеатр тебя встречает мемориальная доска, сообщающая о том, что в этом здании 28 декабря 1925 года трагически оборвалась жизнь поэта Сергея Есенина. А рядом смотрит громада Исаакия, за которой прячется Сенатская площадь во главе с Медным всадником, держащим осаду свинцовой Невы. Повсюду сакральные места — достойный антураж для премьеры такого фильма.

Когда публика была в сборе, на сцену поднялась вдова режиссера Светлана Кармалита и предупредила, что смотреть фильм будет тяжело. В каком смысле тяжело? Психологически, может быть? Или — морально, душевно? Ее слова показались общей фразой: любое произведение искусства тяжеловесно: «Улисс», «В поисках утраченного времени» да «Война и мир», в конце концов. Но фильм начался и постепенно в голове стали припоминаться слова Умберто Эко, написанные им сразу же после римской премьеры: «Трудно быть Богом, но и трудно быть зрителем».

Поначалу впитывая каждый микродиалог, каждое слово, каждый жест, стараешься не упустить ничего из виду. Веришь, что в конце весь этот груз, все эти находки, должны собраться в пазл, последний пазл великого Германа. Трясешься над каждой деталью как скупец, ей-богу, как Плюшкин — тащишь их в свое логово и бросаешь куда попало: да неважно, что еще не понимаешь смысла, потом пригодится, когда-нибудь, в самом конце, все соберется в единую картину. Или наоборот — думаешь: вот Герман, прораб. Дает тебе план и 1000 кирпичей, но не сразу, а постепенно. Каждый кирпич имеет строго последовательное место в постройке. Не успел положить? Ставь другой. И вот ты не покладая рук строишь этот дом, ни один кирпич тобой не пропущен, здание постепенно обретает понятные черты. Но раз — кирпич пропустил. Второй раз пропустил. Третий. Ничего страшного! Еще стоит. Вот вырисовывается стена, окно, дверь, скоро и крышу станем класть. Но кирпичи больше не успеваешь принимать. Одна стена покосилась. Другая осела. И приходит тот момент, когда твой домик складывается, а ты сидишь и ничего не понимаешь: прям как старуха у разбитого корыта. Ты и вправду думал, что он состоит из кирпичиков, которые собираются в ясное сооружение. А фильм все длится и даже после своего конца не продолжает останавливаться.

Это — путешествие. Возможно, стоило бы забыть некоторые постулаты и привычки, которыми мы руководствуемся, когда смотрим кино. Здесь они вряд ли будут работать. Фильм Германа — не читается. Его надо впитывать, им надо жить, его надо переживать. Его надо ненавидеть, его надо обожать, но ни в коем случае не анализировать: по крайней мере, на первом сеансе. Отринуть все и последовать за Германом в ад. Если угодно, здесь он — Вергилий, ведущий тебя по кругам человеческого дна. Впрочем и оппозиции (дно-небо) здесь так же не работают: режиссер снимает корсет иерархии, поддерживающий позвоночник человечества. Именно так появляется вселенная фильма «Трудно быть Богом», где ничто не различимо и все сосуществует одновременно, не имея четких границ. Эта бесформенная масса, преодолевающая и растворяющая в себе всякие рамки, стыки, рубежи, вызывает у нас отвращение своей антиэстетичностью и, как нам кажется, бесчеловечностью. Мы не привыкли сталкиваться в кино с таким нарративом: мы просто не понимаем, как с ним работать. Тем более получать художественное удовольствие, подкрепленное итоговым катарсисом. В уме разве что возникают аналогии с хайдеггеровским «Бытием и временем», чей новый, весьма парадоксальный, где-то даже доходящий до мистицизма и иррациональности способ философствования поразил современников и до сих пор вводит в ступор многих, знакомящихся с наследием философа. Ответ один: требуется менять оптику.

«Трудно быть Богом» — это предельный Герман, возведенный в абсолют. Это — его логически последняя картина: иной просто не смогло бы возникнуть. Все верно, каждая песчинка на своем месте. И даже тот факт, что великого режиссера с нами больше нет, тоже является немаловажным аспектом: диктат автора больше не довлеет над произведением — оно становится бесконечным. Начавшись «Седьмым спутником» этот путь нашел свое полное завершение в последней картине, чтобы вновь начаться заново. И так — без конца.